Неточные совпадения
Можно сказать, что не столько радовался ученик, когда пред ним раскрывалась какая-<нибудь> труднейшая фраза и обнаруживается
настоящий смысл мысли великого
писателя, как радовался он, когда пред ним распутывалось запутаннейшее дело.
— Хе-хе! Остроумны, остроумны-с. Все-то замечаете!
Настоящий игривый ум-с! И самую-то комическую струну и зацепите… хе-хе! Это ведь у Гоголя, из
писателей, говорят, эта черта была в высшей-то степени?
Во флигеле поселился веселый
писатель Нестор Николаевич Катин с женою, сестрой и лопоухой собакой, которую он назвал Мечта.
Настоящая фамилия
писателя была Пимов, но он избрал псевдоним, шутливо объясняя это так...
Розанов — сейчас первый русский стилист,
писатель с
настоящими проблесками гениальности.
Последний — гениальный
писатель, его писательство было
настоящей магией слов, и он очень теряет от изложения его идей вне литературной формы.
Пришла мне мысль — сыграть нам театр, хороший,
настоящий, и мой взгляд по сему предмету таков, чтобы взять для представления что-нибудь из Шекспира; так как сего великого
писателя хотя и играют на сцене, но актеры, по их крайнему необразованию, исполняют его весьма плохо.
— Может быть, он и ту способность имеет; а что касается до ума его, то вот именно мне всегда казалось, что у него один из тех умов, которые, в какую область хотите поведите, они всюду пойдут за вами и везде все будут понимать
настоящим образом… качество тоже, полагаю, немаловажное для
писателя.
— Смеется…
писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
Мечтая таким образом, Александров и предполагать не смел, что покорный случай готовит ему вскорости личное знакомство с
настоящим и даже известным Господином
Писателем.
Великий
писатель квартировал в доме своей сестры, жены камергера и помещицы; оба они, и муж и жена, благоговели пред знаменитым родственником, но в
настоящий приезд его находились оба в Москве, к великому их сожалению, так что принять его имела честь старушка, очень дальняя и бедная родственница камергера, проживавшая в доме и давно уже заведовавшая всем домашним хозяйством.
Туда в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический
писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич,
настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
Другой, не менее даровитый,
писатель (Е. Rod) еще ярче описывает жестокость и безумие
настоящего положения и точно так же для того, чтобы признать трагизм его, не предлагая и не провидя из этого положения выхода.
Мое отчаяние продолжалось целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул рукой на литературу. Не всякому быть
писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть было и не легко расставаться с мыслью о грядущем величии. Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда с собственным величием, я обратился к
настоящему, а это
настоящее, в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
За кулисы проходили только
настоящие любители: Сатины, Ознобишины, из которых Илья Иванович, автор нескольких пьес и член Общества драматических
писателей и Московского артистического кружка, был сам прекрасный актер.
После всего этого трудно не сказать, что в действительности есть много событий, которые надобно только знать, понять и уметь рассказать, чтоб они в чисто прозаическом рассказе историка,
писателя мемуаров или собирателя анекдотов отличались от
настоящих «поэтических произведений» только меньшим объемом, меньшим развитием сцен, описаний и тому подобных подробностей.
На это даже и отвлеченным образом трудно ответить; а художественно создать эту деятельность, вероятно, еще и невозможно для русского
писателя настоящего времени.
А относительно
настоящего можно лишь повторить то, что сказал когда-то средневековый арабский
писатель Аерроес: «Честному человеку может доставлять наслаждение теория врачебного искусства, но его совесть никогда не позволит ему переходить к врачебной практике, как бы обширны ни были его познания».
Там я впервые видел целый выбор тогдашних
писателей: поэта Бенедиктова, Василия Курочкина, М.Семевского (еще офицером Павловского полка) и даже Тараса Шевченко, видом
настоящего хохла-чумака, но почему-то во фраке, который-уже совсем не шел к нему.
Русских тогда в Латинском квартале было еще очень мало, больше все медики и специалисты — магистранты. О
настоящих политических"изгнанниках"что-то не было и слышно. Крупных имен — ни одного. Да и в легальных сферах из
писателей никто тогда не жил в Париже. Тургенев, может быть, наезжал; но это была полоса его баденской жизни. Домом жил только Н.И.Тургенев — экс-декабрист; но ни у меня, ни у моих сожителей не было случая с ним видеться.
Как бы я теперь, по прошествии сорока с лишком лет, строго ни обсуждал мое редакторство и все те недочеты, какие во мне значились (как в руководителе большого журнала — литературного и политического), я все-таки должен сказать, что я и в
настоящий момент скорее желал бы как простой сотрудник видеть во главе журнала такого молодого, преданного литературе
писателя, каким был я.
В
настоящую минуту, когда я пишу эти строки (то есть в августе 1908 года), за такое письмо обвиненный попал бы много-много в крепость (или в административную ссылку), а тогда известный
писатель, ничем перед тем не опороченный, пошел на каторгу.
У него не было литературного таланта, но некоторый темперамент и способность задевать злободневные темы. Писал он неровно, без породистой литературности и был вообще скорее"литератор-обыватель", чем
писатель, который нашел свое
настоящее призвание.
Настоящих литературных"салонов"тогда что-то не водилось в свете, кроме двух-трех высокопоставленных домов, куда допускались такие
писатели, как Тургенев, Тютчев, Майков и некоторые другие. Приглашали и Писемского.
Эта небольшая группа тогдашних последователей Конта, Милля и отчасти Спенсера (о нем речь пойдет ниже) и была
настоящим свободомыслящим оазисом в тогдашней лондонской интеллигенции — среди сотен
писателей, журналистов, «клерджименов» (священников) и педагогов обыкновенного, «респектабельного» типа.
Для людей не предубежденных и в особенности для тех, кто с симпатией относится к реальным приемам романа, произведение одного Эдмона Гонкура было приятным доказательством того, что в этом
писателе есть
настоящая самобытность.
Мало ли сколько, например, в России в романах, комедиях и очерках встречается
настоящих дворянских фамилий, вписанных даже в VI книгу, и, наверно, никто из родичей этих фамилий не являлся к
писателям с требованием отчета и даже не писал им писем на эту тему.
В «Дневнике
писателя» Достоевский говорит: «Франция и в революционерах Конвента, и в атеистах своих, и в социалистах своих, и в теперешних коммунарах своих — все еще в высшей степени есть и продолжает быть нацией католической вполне и всецело, вся зараженная католическим духом и буквой его, провозглашающая устами самых отъявленных атеистов своих Libеrté, Еgаlité, Frаtеrnité — оu lа mоrt, т. е. точь-в-точь, как бы провозгласил это сам папа, если бы только принужден был провозгласить и формулировать libеrté, еgаlité, frаtеrnité католическую — его слогом, его духом,
настоящим слогом и духом папы средних веков.
Но
настоящее родство у Достоевского есть только с одним из самых великих западных
писателей — с Бальзаком, который так же мало был «реалистом», как и Достоевский.
— То-то, я так спрашиваю… Кто вас знает, вы, пожалуй, обидетесь?.. такой у всех
писателей нрав. А мне машинку давно хочется. Вы когда еще посулили…
настоящую, в сто рублей, чтоб и ботинки тачать, а где же вам!.. Я и не требую: не такие деньги получаете.
Прекрасная путешественница села не в дальнем расстоянии от него под наметом цветущей липы и занялась чтением «Светлейшей Аргениды» [Аргенида — героиня одноименного романа английского
писателя Джона Барклая (1582–1621).], одного из превосходнейших романов
настоящего и прошедшего времен (по крайней мере, так сказано было в заглавии книги), сочиненного знаменитым Барклаем.
Добро бы ты
писатель настоящий был, писал бы хорошие стихи или повести, а то так, репортер какой-то, про кражи да пожары пишешь.
Но он поднял голову, и посреди грязного тротуара, на пустынной кладбищенской улице стоял он не пред актером, а пред
настоящим…
писателем Тульским, которого он когда-то"поощрял".
Мы знаем, каковы наши «ветхие мехи», затрещавшие при игре влитого в них молодого вина; но
писатели малороссийского происхождения не следовали нашему, может быть единственно полезному в
настоящее время, литературному направлению.